Священник в 1839 году - Страница 13

Жан и Пьер бросились на крик, задев в спешке младшую сестренку Маргерит. Трехлетняя девочка уже спала и, проснувшись от толчка, в страхе захныкала.

— Боже мой! Что делать? Жан, Пьер, помогите же мне, помогите!

Жан старался изо всех сил. Пьер не отставал от брата. Наконец обломки досок и камни удалось разобрать и вытащить из-под них Матюрена Эрве. Лицо его было разбито, в груди что-то хрипело. Сыновья осторожно перенесли отца на кровать, где тот продолжал громко стонать.

— Воды, воды! — просила Жанна, задыхаясь от слез. — Быстрее! Ах, бездельники!

Катрин, поднявшись, спокойно подошла к кровати и вылила на лицо мужу черпак воды. Вскоре Матюрен пришел в себя, но тут же снова потерял сознание от боли, когда Катрин притронулась к поврежденной ноге.

Рана, очевидно, была серьезной: огромный камень, отскочив от стены, раздробил кость. Теперь нога представляла собой страшное кровавое месиво.

— Тебе очень больно? — спросила Катрин.

— Отец, отец! Ответь мне. Ты слышишь? Чего ты хочешь! Чего ты хочешь, отец, отец! О, мой Бог! — кричала Жанна, и в голосе ее слышалась жалость и истинная любовь к отцу.

Катрин повернулась к братьям — притихшему Жану и спокойному, почти безразличному Пьеру.

— Успокойте Маргерит, отцу очень плохо. Ему необходим покой и тишина, — сказала она.

Крошка не переставала жалобно всхлипывать.

Жанна склонилась над отцом, затаив дыхание. Матюрен Эрве зашевелился, по телу прошла нервная дрожь. Едва он попытался шевельнуть ногой, как его скрючило от боли.

— Врача, Жан! Ради всего святого, Жан, беги, беги же! Несчастный отец!

— Господи! — воскликнула Катрин. — Да какой врач будет беспокоиться по этому поводу! Тут уж ничем не поможешь. Оставь!

Матюрен Эрве бросил жалобный взгляд на жену. Мать не двинулась с места. У нее был дурной характер. Лицо Катрин нельзя было назвать ни красивым, ни уродливым; загар не сходил с ее кожи, натруженные, жилистые руки огрубели от работы в поле и выдавали в этой невысокой женщине недюжинную силу. Весь ее облик, впрочем, был несколько отталкивающим.

Обычным выражением на лице Катрин было безразличие. Она, казалось, привыкла ко всему и ничему уже не удивлялась в жизни. Абсолютно равнодушная к происходящему вокруг, женщина жила машинально и, как правило, не отдавала себе отчета в том, что делает. Всякое действие стало для нее раз и навсегда затверженным, привычным. Не то чтобы это был демонстративный стоицизм или осознанный протест, нет. Просто Катрин давно уже умерла как для счастья, так и для боли и горя.

Правда, знавала она и более счастливые времена. Когда-то много лет назад, Матюрен Эрве держал крупную, процветающую ферму. В то счастливое время они умели тяжело работать, но умели и приятно отдыхать. Краткий отдых давал, в свою очередь, силы для того, чтобы вновь приниматься за работу.

Но с тех пор все изменилось. Разорение, потеря старых милых привычек… Знакомых порастеряли, деловые связи разорвались сами собой. И теперь супруги знали лишь одиночество, и ничего больше.

Эрве — единственные, кто остались в этих местах. Без друзей, без денег семья влачила жалкое существование, еле-еле перебиваясь с хлеба на воду, кормясь той малостью, какую еще способна была давать здешняя земля.

Тупое равнодушие убило в Катрин и жалость и любовь; нынешние несчастья, как бы тяжелы они ни были, женщина встречала не моргнув глазом. Она будто бы иссякла, как иссякает некогда бурный источник.

Жанна Эрве, старшая дочь, представляла собой полную противоположность матери. Нежная, чуткая, любящая, с благородной и самоотверженной душой, она всячески старалась противостоять превратностям судьбы и сглаживать семейные шероховатости. Чистая и честная натура, Жанна всегда была предупредительна с отцом, что особенно подчеркивало равнодушие Катрин.

Господь создал Жанну красавицей, но давно уже треснувшее зеркало как нарочно прятало от девушки ее красоту, а нищенские лохмотья скрывали стройный стан и высокую грудь. Быть может, щекам Жанны недоставало немного румянца, но тонко очерченный, живой профиль заставлял забыть о бледности кожи. Это была красота того типа, что часто встречается у женщин низких сословий. Девятнадцатилетняя девушка обладала множеством достоинств; прекрасна, словно роза, стойка, как маргаритка, застенчива, точно скромная фиалка.

В давние счастливые времена у Жанны отбою не было от поклонников и воздыхателей, рискующих лишь издали любоваться ее красотой. Для этого юного создания общий восторг был привычен, хотя в окружении девушки считалось неразумным придавать ему слишком большое значение. Но буря пронеслась над их семьей, и теперь услужливая и заботливая Жанна, предупреждающая любые желания домашних, довольствовалась всего лишь едва заметным выражением благодарности, которое далеко не всегда появлялось на лицах ее родных.

Несмотря на наивность, девушка прекрасно понимала, что мать ее больна душевно, и старалась, как могла, нежностью и вниманием облегчить страдания отца. Жанна всегда знала и чем утешить братьев, которым частенько доставалось от родителей.

Жан, старший из них, благоговел перед сестрой, всегда был рядом в радости и несчастье, улыбался, увидев ее улыбку, грустил вместе с ней. Высокий, сильный, хорошо сложенный, он был красивый парень. Благодаря ему и его сестре их жалкое хозяйство как-то еще сохранялось.

Младший брат Пьер, с трудом переносил работу в поле. Маленький, тщедушный, он отличался тихим нравом. Красивым назвать его было нельзя; неправильные черты лица, правый глаз слишком велик и безжизнен (это придавало мальчику безобидный вид), левый, маленький, глубоко посаженный, порой вспыхивал каким-то огнем. Нелюбимое дитя в семье, Пьер больше тянулся к матери, ему казалось, что она все же выделяет его среди прочих.